Двое на одного
Textura продолжает рубрику, в рамках которой два критика разбирают один стихотворный текст, говоря о его достоинствах и недостатках, значении или отсутствии такового для современной поэзии. В этот раз мы решили остановиться на стихотворении Екатерины Перченковой «проси дождя, слепой его воды…», опубликованномв журнале «Урал». Произведение разбирают Андрей ТАВРОВ и Алия ЛЕНИВЕЦ.
Андрей Тавров
Окончил филологический факультет МГУ по отделению русской филологии. Работает на «Радио России». Главный редактор поэтической серии в издательстве «Русский Гулливер». Главный редактор журнала «Гвидеон». Член Пен-клуба и Союза писателей Москвы.
Автор поэтических книг, продолжающих и углубляющих поэтику метареализма, романов и эссе, посвященных проблемам поэзии. «Самурай» (2007, Арго-Риск), «Парусник Ахилл» (2005, Наука), «Часослов Ахашвероша» (Центр современной литературы, 2010 г.), «Проект Данте» (изд. Водолей, 2014), романы: «Кукла по имени Долли» и «Мотылек» (оба 2008, изд-во Эксмо), «Матрос на мачте» (2013, «Центр современной литературы»), воспоминания: «Сын Человеческий» (2014, Эксмо), книги эссе и статей: «Реставрация бабочки» («Духовное возрождение», 2011 г.), «Свет святыни» («Духовное возрождение, 2009 г.), «Письма о поэзии» (Центр современной литературы, 2011 г.)
Печатался в журналах «Новая Юность», «Комментарии», «Арион», «Октябрь», «Дружба народов», «Воздух», «Новый мир», «Знамя», «Плавучий мост», «Урал», участник антологий «Строфы века» и «Антология русского верлибра».
Алия Ленивец
Филолог, литературовед (магистратура Астраханского государственного университета, аспирантура Тверского государственного университета, кафедра истории русской литературы). Статьи опубликованы в конференциальных сборниках, рецензии и обзоры в журнале «Знамя», на порталах «Textura», «Лиterraтура» и др.
Публикацию подготовили Борис Кутенков, Андрей Фамицкий и Клементина Ширшова
Екатерина Перченкова
***
проси дождя, слепой его воды.
сегодня дым — и завтра будет дым
во все сады, печальный и домашний.
сегодня — сад, и свет его глубок.
сегодня — бог, и завтра будет бог,
ещё живой, невидимый и страшный.
во все глаза ещё смотри, ещё:
так холодно, что будет горячо,
как вырастет младенческое солнце.
не трогай, отведи и покажи
вчерашний сад, где яблоко лежит
ничейное, лежит и не вернётся.
так светится, что умерло взаймы,
как будто раньше не было зимы,
как будто золочёное на блюдце.
я буду здесь, а дальше не пойду,
где дерево скитается в саду,
до яблока не может дотянуться.
Андрей ТАВРОВ:
Задам простой вопрос – о чем это стихотворение? Сразу на него ответить не получается, потому что определить жестко тему не представляется возможным в пространстве этих строк. Тем не менее, можно сказать, что героями происходящего, основными героями, являются сад, время, человек, тишина, смерть. Бог тут не является основным героем, но все же присутствует в ракурсе авторского внимания как «еще живой, невидимый и страшный». Т.е. речь идет не о Боге, которого «не видел никто никогда», а о моменте декорирования стихотворения некоторым смыслом, так или иначе сцепленным в результате упоминания Бога со смыслом потенциально глубочайшим, хотя и не выраженным, хотя и присутствующим за кадром. Вообще же не очень корректной, но вполне понятной традицией русского стиха стало приписывание Богу некоторых качеств, которые появляются у автора под влиянием минуты, но к тому запредельному, о котором «можно только лепетать», по выражению одного святого созерцателя, отношения не имеют.
Тем не менее это упоминание Высшего в сочетании с эпитетами «еще живой, невидимый и страшный» создают сильное эмоциональное поле, основными составляющими которого являются ощущение мира невидимого, страшного, потому что непонятного, и ощущение Бога как подранка, которому то ли жить (и завтра будет Бог), то ли вскоре предстоит умереть.
Вообще же по сути стихотворение начинается темой молитвы – «Проси дождя, слепой его воды». У кого проси? Вероятно, у того, кто может тебя услышать, потому что «еще живой», и может тебе ответить – то ли дать дождь, то ли не дать. Автор молится «страшному Богу», но понятно, что исполнение молитвы здесь не очень-то и нужно, потому что речь идет о некотором мире, застывшем в собственной почти статической модальности, некоторой сомнамбулической оцепенелости – том пространстве, где все падает из рук, но никогда не упадет, все разъединено, но вместе с тем не теряет связи между собой, все видимо и все невидимо одновременно – все находится в некоторой знаковой неопределенности, семантической незавершенности.
Сама по себе такая атмосфера действует как ощущающееся присутствие чего-то другого, магического, совершающегося в несовершаемом.
Почти каждое действие и каждая «вещь» стихотворения уравновешено противодействием, противо-вещью – «так холодно, что будет горячо», яблоко «умерло», но не совсем умерло, а вовсе живет, потому что «умерло взаймы». Стихотворение, начатое императивом, нацеленное «на сегодня», на миг «сейчас», тем не менее переходит в повеление смотреть во вчерашний день, где лежит яблоко, оно-то, конечно, и является центром стихотворения.
«Я буду здесь и дальше не пойду», – говорит героиня. Где же расположено это место – «здесь»? И что это за место? Вот тут начинается самое главное, тут находится постепенно подготовляемый смысловой центр стихотворения. «Здесь» – это во вчерашнем саду. Причем утверждение это не окончательное. В саду вчера и сегодня взаимообратимы. И все же один из вариантов развития смысла состоит в том, что героиня (субъект высказывания), зашла во вчерашний сад и оттуда не хочет уходить, потому что засмотрелась на яблоко, которое в этот момент становится средоточием, если не всего космоса, то, по крайней мере, жизни самой стоящей над ним женщины. Оно является носителем жизни-смерти, но смерти неокончательной, взятой взаймы, смерти, которая все время перебарывается «вчерашним» свечением.
Итак, героиня нашла свой смысловой центр, нашла, что искала – яблоко, которое, умирая, не умирает, которое находится во вчера, а вчера – это такое время, которое изменить невозможно, а значит оно в безопасности от непредсказуемых метаморфоз, ибо уже произошло, а, значит, и героиня, засмотревшаяся в пространстве «вчера» на яблоко, она тоже в безопасности.
Далее начинает проявляться тема страшно-нестрашного разрыва – одна героиня стоит в начале стихотворения и просит дождя, действие происходит сейчас, сегодня, а вторая – стоит во вчера, созерцая яблоко в пространстве безопасной неприкосновенности и, созерцая найденный вещный «центр» неопределенной жизни. Тема этого разрыва-единства завершается прекрасной метафорой, которые у Перченковой иногда смещают всю «картинку» в несказанную реальность, действуя в русле интуитивного – только так, а не иначе, и воплощая стремление стихотворения к умному безумию, в результате которого точка «несказанности» бывает достигнута.
я буду здесь, а дальше не пойду,
где дерево скитается в саду,
до яблока не может дотянуться.
Это итог. Это определение своего места в неуловимом мире разрывов-перетеканий. Это пространство между яблоком и ищущим его в саду деревом, которое «не может до него дотянуться» и поэтому обречено блуждать в саду, как мать блуждает в поисках ребенка.
Это смерть-бессмертие, вчера-сегодня, находка-утрата, словом, то волшебное место, откуда все возможно и ничего не возможно, ибо все происходит само собой, как во сне. Вот он центр сада героини, вот он центр сада жизни, сада живого времени, текущего сквозь этот сад сразу в двух направлениях.
Суггестивная плавность, неопределенность, призрачность стихотворения с точки зрения ритмики выражена регулярной, монотонной мелодией, не уходящим, за исключением малых модуляций, никуда ритмом, подчеркнутым равномерной рифмовкой, и эта равномерность только усиливает эффект несобытийного события стихотворения, призрачности происходящего и одновременно нестерпимой его важности.
Алия ЛЕНИВЕЦ:
Произведения Екатерины Перченковой многослойные, отличающиеся интересной композицией, где – виртуозное соединение частного и общего (кинематографическая смена планов-кадров), бесконечное сплетение разных времён, пространств, образов и мотивов. Таковым является и стихотворение «проси дождя, слепой его воды…», требующее многократного перечитывания, частого возвращения, постоянного говорения (произнесения). Это такое неотпускающее чтение по спирали.
Стихотворение начинается словами – обращением (к себе? к незримому собеседнику-персонажу? к читателю?), звучащими как обрядовое заклинание (закличка). «Слепой дождь» – это «солнечный» дождь. Отметим игру с устойчивым выражением и вспомним слова К. Паустовского: «О слепом дожде, идущем при солнце, в народе говорят: «Царевна плачет». Сверкающие на солнце капли этого дождя похожи на крупные слезы. А кому же и плакать такими сияющими слезами горя или радости, как не сказочной красавице-царевне!» (К.Паустовский «Золотая роза. Язык природы»). И «плачущая царевна» рождает новый пучок ассоциаций – плач княгини Ярославны как один из самых поэтичных эпизодов «Слова о полку Игореве», а далее – «Ты не гонись за рифмой своенравной…» К. Случевского как провозглашение абсолютной свободы поэзии…
Первый катрен вводит понятия: «настоящее» и «будущее» («сегодня» и «завтра»), и – «прошлое», которое пока читателю не названо. «Сегодня», видимо, – это позднее лето или ранняя осень (поскольку дождь – слепой), а значит, завтра – зима. Выстраивая земной хронотоп по тексту «сегодня дым – и завтра будет дым / во все сады, печальный и домашний», естественным будет такое предположение: сегодняшний дым – туман (дым) дождевой, а завтрашний дым – дым зимний, печной и огневой, а потому «печальный и домашний», или снег как дым (на полях: «А дым – как снег, и снег – как дым» И. Северянина). Сегодняшний сад ещё не укрыт снегом, а потому и «свет глубок». Этими срединными четырьмя строками автор провозглашает цикличность и неизменность всего сущего: времени, пространства, мира и невыразимого (непознанного, но живого). Последняя строка этого катрена – «ещё живой, невидимый и страшный» – вдруг объединяет «настоящее» и «будущее» в единый временной пласт – «прошлое». И это стяжение совершено всего одним жестом – словом «ещё». Вот точка слияния и точка раскола.
«Ещё» – своеобразный мостик – переход ко второму катрену, где в первой же строке это слово повторится дважды. Вновь обращение – призыв смотреть «во все глаза». «Холодно и горячо» – зима, подтверждаемая следующей строкой, где появляется «младенческое солнце». Солнце-младенец Коляда рождается в самую длинную ночь зимнего солнцестояния (21 декабря). Это «День Богов». Это праздник рождения Солнца, Зимние Святки (Светки), посвящённые Божественному (Вселенскому) Свету – Творцу всего сущего. Так в стихотворении вновь выстраивается диагональ: приближение к невыразимому, познание непознаваемого. Но в следующей строке – призыв «не трогай, отведи и покажи» (троекратное, сказочное-обрядовое-священное, обращение подобно троекратному повторению в тексте слова «ещё»). Последние две строки этого 6-стишия – прошлое («вчерашний сад»), в котором смерть, пока ещё не названная, но явленная в образе лежащего яблока. Яблоко познания, от которого отказывается лирическая героиня или требует (призывает) от собеседника (-ов) отказа.
И уже «яблоко» становится мостом, соединяющим второй и третий (последний) катрены. И в первой же строке явлена смерть, но очень странная и, думается, впервые так поименованная: яблоко «так светится, что умерло взаймы». Смерть напрокат, в долг с обязательной расплатой (возвратом). Смерть на время и раньше времени. Звучат здесь «молодильные яблоки», сорванные (умерщвлённые) для сохранения молодости и продления жизни (вечности). И следующая строка – «как будто золочёное на блюдце» – подтверждает этот «сказочный» мотив. Волшебный мир детства («прошлое»). Но звучит здесь и всеведение, и цикличность (внутренняя строфическая рифмованность стихотворения). И здесь, почти в самом финале, появляется сама героиня: «я буду здесь, а дальше не пойду». Своеобразный манифест – отчётливое желание остаться в прошлом, остаться в детстве, остаться в райском саду. Отказ от всеведения, потому что «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь»: «где дерево скитается в саду, / до яблока не может дотянуться». Стихотворение провозглашает приоритет гармонии над мудростью (всеведением). Сад как прообраз небесного рая, хотя грехопадение уже совершено, яблоко сорвано. Ход времени не остановить, даже отказавшись от движения.
И повторим вслед за Случевским: «А Ярославна все-таки тоскует / В урочный час на каменной стене…».
P.S. Кажется, самой точной живописной ассоциацией, которую рождает стихотворение Екатерины Перченковой, является «Весна» («Primavera»), созданная великим итальянским художником эпохи Возрождения Сандро Боттичелли (1445 – 1510).
P.P.S. Это стихотворение можно рассматривать (читать) в контексте поэтических (литературных) «высказываний», выстраивающих парадигму универсальных образов «сад», «яблоко», «древо жизни» («древо познания») в культурном сознании человечества разных эпох.
